ЯКОБЫ ПУСТОЙ ДОМ

Пьеса в 4-х действиях

Действующие лица: те же, что в картинах народной жизни «Алкоголики с высшим образованием», каковых картин эта пьеса является продолжением, и новые. Новые действующие лица характеризуются в тексте перед тем, как они, собаки, начинают действовать. Есть еще неявно действующие лица: например, Крюков, гад, Вовка (это одно лицо, а не три), начальник 16-го отделения милиции, и еще. Эти в характеристиках не нуждаются. Список лиц картин можно было бы приложить, а можно и не прилагать. Всё и так ясно, как часто говорит начальник 16-го отделения милиции. 

 

ДЕЙСТВИЕ I

Сцена 1

Кухня в московской квартире в «типовом» доме. Вадим Никандрович, в пальто, с большим портфелем в правой руке, движется в кухонном пространстве среди утвари как комета Галлея среди звёзд, замысловато и бесшумно. Левой рукой он с невероятной сноровкой достаёт из тайника за ещё тайником за холодильником бутылку и ставит её на стол. Из кармана пальто он достаёт гранёный стакан и ставит его рядом с бутылкой. Зубами он вынимает из горлышка бутылки бумажный кляп и наливает себе – руками – полный стакан бесцветной, как водка, жидкости. Заткнув зубами кляп назад, он прячет бутылку в тайник. Затем он застывает на месте, как бы увидев чей-то как бы призрак. В.Н. (шепотом): Пора... пора и мне... пируйте, о друзья! Да, не те мы стали, Колян, не те... стареем... а всё потому что пьём мало... (залпом выпивает полный стакан бесцветной жидкости). Организм, измученный почти непрерывной нехваткой алкоголя, не в силах противостоять...

Пряча стакан в карман, выходит из квартиры. Вслед ему доносится мальчишеский визг «мам, он опять!», а за визгом ужасный звук, как бы рёв самки расхитителя социалистической собственности.

 

Сцена 2

Кухня московской двухкомнатной квартиры в типовом доме. Зверев и его жена Ульяна сидят за столом, а на столе стоят стаканы, наполненные вином портвейн бывший № какой-то. Сейчас номера не ставят; это торжество разума. Не всё ли равно, какой номер. Вообразите: «стрихнин № 17», «калий цианистый особый»...

ЗВЕРЕВ (раздражённо): Ну, она где там? Сколько этот цирк ...

Использование стандартного при оценке явлений советского быта оборота «этот цирк» сейчас не фигурально. Дело в том, что одержимая тщеславием и заботами о сохранении наличия талии Наталья разочаровалась в карьере редакционной машинистки и поступила – подделав в документах год рождения с 1947 на 1967 – в цирковое училище. Предположительно она сейчас там, а Ульяне и Звереву уже пора куда-то с нею идти. Звонок в дверь, Ульяна открывает. Врывается Наталья, крайне возбуждённая.

УЛЬЯНА: Явилась! (пододвигает Наталье стакан портвейна никакой номер. 

(Все выпивают).

НАТАЛЬЯ (переведя дух и не снимая пальта, выкрикивает): Женщина-гермафродит! В Мексике!!!

ЗВЕРЕВ (меланхолически ): А я в Одессе в подпольном цирке видел. Гермафродит!  Борода и вот такой...

НАТАЛЬЯ: Да нет! Наш один в Мексику ездил! (вдруг ошеломленно, как бы увидев призрак, смотрит на Зверева). А он тоже говорил... ну, про бороду… У нас, говорил, так пока не могут... В Одессе?

УЛЬЯНА: У нас уже сколько лет пока много чего не могут. Да пора! Поехали! (Наталье): Да не в Одессу!

ЗВЕРЕВ: Вперёд! Значит, я сразу туда, а вы сперва туда, а потом туда. Если милиция – молчать!

НАТАЛЬЯ: Да знаю! как партизан на допросе! Умри, но не отдавай поцелуя бесплатно! (с надеждой и сомнением): в Одессе?

Ульяна и Зверев уже оделись. Все выходят.

 

Сцена 3

Кухня в московской коммунальной квартире, где обитает профессор истории криминалистики Лаврентий Палыч. Он и Хозяин сидят за коммунальным кухонным столом, оба в пальто и шапках. Перед обоими стоят стаканы с бесцветной жидкостью. Сосед дядя Вова, стоя к ним спиной, картинно возится у водопроводного крана.

ДЯДЯ ВОВА (не оборачиваясь): Да скорее вы там... доценты!

Л.П. (мягким голосом, как при показе студентам глазовыкалывателя средних веков, инструмента во многом несовершенного; им иной раз и глаз толком не выколешь): А вот я сейчас тебе балду проломаю. (Хозяину): 0н, Андрей, значит, Иваныч, был профессор. Пил он – я так не пил... студенческая молодёжь и рабочие подростки его обожали. А эта деканша...

ХОЗЯИН (продолжая рассказывать свою историю; историю о любимце молодёжи Андрее Иваныче он слышал не менее ста раз): И тут эти в них кидают бумажкой.  Рюрик на ихнего кинулся, с ног его сбил, что он удобнее, и стал загрызать за горло. Зверев им говорит – кранты, этот не первый срок хватает. Ему расстрел, вашему конец, загрыз первой степени. Дай, говорит, две копейки, я в милицию позвоню, может Бухарин дежурит... Их потом прохожие отбили. Им до поллитры шесть копеек оставалось...

Л.П. (знающий всё про казус загрыза, имевший место в баснословные года): А эта деканша, она вместе с ним пришла в этот институт работать, лет двадцать назад. Она парткарьеру сделала, он женился, развёлся, профессором стал, но сильно пил. Молодёжь его обожала. Она ему говорит: Андрей, говорит, сукой быть, тебя молодёжь обожает, получаешь нормально, а как пришёл сюда, всё тот же пиджак носишь. Он говорит: Зин, говорит, век свободы не видать, завтра куплю себе новый костюм. Вот через неделю она идет по коридору, видит – он стоит, молодёжь, девушки, костюм новый, рубашка синяя, галстук белый... Выпьем?

Выпивают. Хозяин пытается продолжить свой рассказ, но Л.П. его опережает. 

Л.П.: Ну, она к нему! Ну, говорит, Андрей, ты молоток!.. А он на неё смотрит и шепчет: что вы, товарищ, что вы! я совершенно трезвый… Пора?

ХОЗЯИН: Пошли!

Выходят. Злой дядя Вова подходит к столу, поднимает один из стаканов и смотрит его на свет.

ДЯДЯ ВОВА: Доценты... побольше оставить не могли... (садится за стол и допивает всё, что можно допить. Посидев полминуты безмолвно, он взмахивает рукой и орёт песню, скомбинированную из многих популярных отрывков): Йехх, комроты! Даёшь пулемёты! Колька не стерпел такой обиды! К моим ногам упал шикарный труп хорошенькой Марго!

Все живущие в коммунальной квартире запирают двери на ключ.

ДЯДЯ ВОВА: И так окончилось бессмысленно и глупо! Последнее салонное танго! (плачет): Все боятся! а я, сукой быть, с бонной воспитывался! 

 

Сцена 4

Кухня в однокомнатной квартире в типовом доме на четвёртом этаже. Очень красиво одетая Лена сидит за столом, а очень красиво одетая Галя стоит у окна, курит и наблюдает за развитием драки между учащейся молодёжью и рабочими подростками у входа в столовую «Романтики № 17».

ЛЕНА: Ой, было очень, очень интересно. Был вечер старых большевичек, и одна говорит: милочка, когда я сидела в этой ужасной Красновишерской тюрьме... – а другая перебивает: что вы, милочка! В Красновишерске дивная тюрьма! Побольше бы таких тюрем, как в Красновишерске! И тут этот заходит...

ГАЛЯ: Который этот? Который объяснял, что у народа не было времени ломать комедию суда над врагами народа?

ЛЕНА: Да нет. Который кабардинец (кабардинцем именуется автор книги по истории Кабардино-Балкарии, где редактор Лена усмотрела противоречие в словах «и в годы гражданской войны весь кабардино-балкарский народ, как один человек, встал на защиту завоеваний советской власти»: раз как один человек, то почему гражданская война?   Она ещё хотела поинтересоваться, какие такие завоевания советская власть успела сделать в годы гражданской войны, но кабардинец её опередил и отдал должное её проницательности, сказав «ой, ты такой умный, пойдём в ресторан, помоги книгу сделать». Так начался роман, иногда протекающий бурно). Опять ходили в ресторан, опять он на улице полез... Но всё-таки у нас в милиции хорошие ребята. Они ему показали гражданскую войну в Кабардино-Балкарии...

Звонок в дверь. Галя открывает, входит Сашок.

САШОК: Пошли!

Лена поднимается и подходит к холодильнику, а Галя, хорошо изучившая больные места Сашковой психики, начинает издеваться над несчастным.

ГАЛЯ: Сейчас... Саш, мне ведь идёт зелёное?

Сашок издаёт рычание, Галя занимает прежнюю позицию у окна, Лена вынимает из холодильника бутылку вина портвейн. Портвейн разливается и распивается, причём в Сашков стакан как-то вмещается сразу три четверти бутылки.

САШОК: Ведьмы! Пошли!

Выходит. Лена, надев пальто, следует па ним. К этому времени драка у столовой «Романтики» уже охватила весь мир и его окрестности. Галя надевает пальто, с сожалением отмечает, что учащаяся молодёжь начинает одолевать рабочих подростков, за кого она болеет, и тоже выходит.

 

Сцена 5

Немыслимое логово чорт его знает где в Москве. Это мастерская художника Рюрика. На стенах наброски на разные темы: амуры, черти, змеи, а также плакат «осторожно, хитрый еврей». В углу на подрамнике большое, стоящее семь лет незаконченным полотно «И гад морских подводный ход», где в неоконченном облике предводителя морских гад легко угадываются так называемые бесконечно дорогие черты. Ещё стоит стол, за которым Рюрик и Ваблякин Ванька распивают по очереди что-то из большой канистры. В другом углу лежит закрытая тряпками и иногда шевелящаяся куча. Это один поэт идущего на смену поколения.

РЮРИК: Я вчера встал, пошёл, пива выпил – не помогает. Крепкого выпил – не помогает. Веришь, нет? – водки выпил... (взмахивает рукой и рыдает от осознания бесплодности многолетнего изучения законов ужасного пробуждения утром после прекрасно проведённого вечера). Пошли? (засыпает за столом).

ВАБЛЯКИН (понимая, что Рюрик уже напился так, что будет принимать форму сосуда, куда его нальют, и не пытаясь понять, что в рассказе правда, а что волшебный вымысел, вроде возможности выпивать что хочешь на неизвестно какие шиши, взмахивает рукой и делает глоток из канистры). Пошли! (засыпает за столом). Через минуту после этого встаёт и подходит к канистре поэт.

ПОЭТ (стоя в позе гориллы над трупом колонизатора, взмахивает рукой): Так будет с каждым, кто, злобно воя!.. Не так... (пинает ногой Рюрика). Эх, в кокошниках девки красные!.. Не так (пинает Ваблякина). Опять, опять, один опять! (отпивает из канистры). Жалеть желаю! о мире старом! (отпивает). О вишнях сочных в садах роскошных! (отпивает). О, были ночи –  богинь подарок! и мир был полон цветов и кошек! Фиалок запах... Не так... (падает).

 ДЕЙСТВИЕ 2

Поздний вечер, поздняя осень.  Большая комната на пятом этаже в квартире в центре Москвы, в большом, постройки 1910-го года доме. Этот дом в припадке планировочной горячки предназначили, неведомо зачем, на снос 19 лет назад, в 1965-м году. Но дом уцелел. Каждый раз, когда учреждение, ведавшее сносом, вдруг намеревалось что-то сносить, его – всё учреждение целиком – сажали в тюрьму за хищения и приписки. А без хищений и приписок какой может быть снос.

Поздний вечер, поздняя осень. За окнами ветер воет, как троцкист на показательном процессе. Дождь льёт как из ведра. Комната обставлена скромно, но всё же как-то: стулья, шкаф, женский торс из папье-маше, два подобия дивана и нечто, используемое как стол. Из приоткрытых в две свежине комнаты дверей в среднюю комнату проникает свет и доносятся мужские голоса, то приглушённые, то патетически вещающие. В средней комнате никого, и похоже, сейчас здесь никто постоянно не обитает.

ГОЛОС ИЗ ЛЕВОЙ СМЕЖНОЙ КОМНАТЫ: В Вологде мы в бараках жили. Там сразу после революции уборные в ленинские уголки переделали (вряд ли воздвигнутые до революции вологодские строения были бараками в после-коллективизационном смысле этого слова, но голосу не до исторической точности). Ты вот сидишь, колоду мечешь, крыса тебе как врежет хвостом по яйцам... А ребята были законные. Витёк-людоед, Мишаня, он с женщиной-жид жил, ещё Лёва. Ему математичка в четверть тройку поставила, он её зарезал. Гордый был. А Крюков, гад, Вовка...

ГОЛОС ИЗ ПРАВОЙ КОМНАТЫ: А ты не поднимай заднюю ногу на самое святое! Почему гегельянец как мавр из оперы Моцарта и способен только на злодеяния? Ты вообще агент Пикассы! Ляпнешь и нарисуешь чорт его знает что! И так всегда: на основе никакой информации самые крайние обобщения!

В ответ слышится рёв. Входная дверь распахивается и в комнату впрыгивает Зверев. Включив свет и положив на стол нечто, принесённое с собой, он выбегает и через полминуты возвращается. Посвященные поняли он, что он выбегал оставить ключ от комнаты в тайнике для посвященных.

ЗВЕРЕВ (озираясь): Э… Выходит, я первый? Ну, раз так... (меланхолически кощунствует): Если не я, то кто? Если не сейчас, то когда? (быстро вынимает из принесённой ноши бутылку, открывает, отпивает из горла, ставит на стол и прислушивается к голосам из соседних комнат): Кабан, Жека, этот... профессор, этот…

Замирает, слушая доносящийся извне квартиры, но изнутри дома тяжкий гром. Гром производится массой катящихся по широкой главной лестнице тел; гром проносится вниз и откуда-то с третьего этажа, из центра грома, доносится вопль: «блёй назвал!» Зверев переводит дыхание.

ГОЛОС ИЗ ЛЕВОЙ КОМНАТЫ: Ещё Шверник Никола. Тому главное хотелось волка водкой напоить. Ему говорят – ты что, человек еле выдерживает...  А он говорит – ни фига, советский волк справится...

КРИК ИЗ ПРАВОЙ КОМНАТЫ: Раз так – будь проклят, неохвостист!

КРИК ИЗ ЛЕВОЙ КОМНАТЫ: Чего Шверник? На тебя катили, что ты с опером хавал!

Двое мужчин, по-видимому один этот и другой этот, выходят из боковых комнат и переходят в противоположные. И то, пить с неохвостистом или хавать с опером – это события, развитие которых может привести к появлению газетной статьи, упоминающей всю строгость закона. В двери поворачивается ключ. Входят Хозяин и Л.П. Сразу после этого за дверью слышен голос «именем учения Лысенко!» Теперь дверь открывают изнутри и впускают В.Н. Все пришедшие разгружают содержимое принесённых с собою портфелей на как бы стол, а затем глядят друг на друга. Первым о возможностях членораздельной речи вспоминает В.Н.

В.Н.: Господа! То были золотые дни!

 

Общий вздох. То были золотые дни.

Золотые дни начались вскоре после того, как выяснилось, что некогда в доме, предназначенном на снос, находилась мастерская художника-халтурщика, кто, будучи обвинён в абстракционизме, сионизме и прямом пособничестве врагу на идеологическом фронте (гомосексуализм), уехал сперва неведомо куда, а потом так даже в Израиль; и что, уезжая, он оставил В.Н. ключ от мастерской на предмет устроения ряда амурных дел. Было установлено, что дом не только не сносят, но продолжают отапливать системой центрального отопления по халатности некоторых административных лиц. Лица понесли наказание, отапливание продолжалось. В.Н., после получения ключа окончательно запутавший амурные дела, был призван к ответу. В итоге мастерски проведенного допроса, хотя и без использования классического рецепта «бить, бить и бить», В.Н. признался во всём, и новые хозяева, впервые после 1917-го года, пришли в мастерскую.

То были золотые дни. Выяснили, что дом населён только шпаной, выясняющей свои дурные, но однообразные отношения на лестницах, а в квартиры не заходящей, поскольку всё, что стоило украсть, уже украдено. Стало возможным такое, что ранее казалось доступным разве графу Монте-Кристо. Возможными стали интимные свидания, предоставление места иногородним для реализации интимных свиданий, печатание самиздата, что часто переходило в интимное свидание, и многое еще, что даже интимным свиданием не назовёшь. Дух товарищества соблюдался свято. Но на дворе стоял не календарный, а самый натуральный компьютерный век. Пришлось обгонять Америку и разрабатывать систему разделения времени пользования хатой. Для аварийных ситуаций, когда мастерская была занята одним лицом и настоятельно требовалась другому правомочному лицу, установили пароль: слова «именем...», где вместо троеточия надлежало подставить значение вербальной переменной. На глазах рос, мужал и набирал силу зелёный, как крокодил, росток капитализма. Словом, как однажды выразился человек с Западной Украины, спрошенный Зверевым в ту пору, когда Зверева ещё пускали в социологические командировки, как они там жили до слияния с семьёй братских республик, «це був рай». Но были и неполадки.

 

Вновь с лестницы доносится тяжкий гром. Теперь гром непонятным образом катится вверх, и вопль «блёй назвал!» слышен отчётливее.

Итак, были и неполадки. Однажды некий кавказский человек, неосмотрительно пущенный в хату, решил, что отныне он будет обитать здесь одни и всегда. Гигантская физическая сила захватчика предопределяла применение им всего набора империалистических трюков, и только их, для удержания захваченной территории. На увещания, призывы вспомнить о совести и загробной жизни и угрозы захватчик идя вообще не отвечал или рявкал из-за двери «уйди, тль!» «Тль» – это мужской род от слова «тля», выражающий крайнюю степень презрения. Пришлось прибегнуть к изощрённой технологии. 

Сообразив, что оккупант не может не выходить из комнат за водкой, дождались, когда он именно за тем самым и вышел, а затем дитя гор, знавшее, как бороться с советской властью на местах, но беспомощное в столичных джунглях, не сумело противостоять переодетому в милицейскую форму Рюрику. Рюрик сыграл роль блестяще: забрал; проверил документы; повёл в отделение, изрекая нечто о плачевной участи тех, которые падла понял живут без прописки; взял взятку и ключи, посоветовав по прибытии домой явиться к полковнику КГБ Блюменталишвили и получить дальнейшее инструкции. Хотя номер телефона полковника был написан на бумажке, и, по странному совпадению, был тем же, что московский номер Зверева, им, по-видимому, не воспользовались.

Другой раз квартиру отдали под выставку абстракционистов. Хотя к тому времени Хрущёв, не одобрявший этого, им самим открытого направления в живописи, уже сыграл в ящик, едва не стряслась беда. Пришлось противостоять не Рюрику, а самой настоящей милиции. Казалось, надеяться не на что; но Л.П. обнаружил в рядах героев, посланных на уничтожение вражеского логова, племянника своей третьей жены, и всё образовалось.

Теперь в комнате продолжается беседа, прерванная год или полгода тому назад.

 

Л.П.: (кивая направо и налево): Там?

ЗВЕРЕВ (хищно глядя на то, что стоит на как бы столе): Полно.

Голоса из двух комнат звучат одновременно.

ГОЛОС СПРАВА (торопливо, сливая в единое слово всю боль и печаль): Врёшь! Это происки! а – большевиков! бэ – жидов! вэ – тебя лично! гэ – всех вас вместе взятых пока не туда куда надо! И так всегда! На основе никакой информации крайние обобщения! Всегда...

ГОЛОС СЛЕВА (лениво и веско): А чего с них взять? Чучмеки, ни культуры, ни морали. Ну, отодрали мы его бабу, хату сожгли, дальше поехали. Я этой напоследок как стебанул по хавальнику, поняла, говорю, теперь, кто с нас морально выше?

ГОЛОС СПРАВА: Прекрасно! А почему же тогда по вашей, скажем так, гипотезе, вода, или чего там ещё, выливаясь из бутылки, или ещё откуда, не должна булькать?

ЕШЁ ГОЛОС СПРАВА (с вызовом): А чего ей булькать?

ПЕРВЫЙ ГОЛОС СПРАВА (ещё более запальчиво): А чего ей и не булькать?

(слышно бульканье)

ХОЗЯИН: А, у этих (кивает направо) ихний семинар...

В.Н.: Ну, господа, сколько зим, сколько лет! (с упоением вслушивается в голос слева, вещающий нечто о псах, каковых надлежит давить как сук; но продолжение ещё интересней и приковывает всеобщее внимание).

ГОЛОС СЛЕВА: А там уже власть захватили санитары вытрезвителя. К пяти вечера уже напьются, выезжают и прямо с улиц всех подряд за появление в нетрезвом виде. И так до пока своей же лошади 15 суток не дали...

За дверью слышен визг «держи, дурак, подсвинка!». Все на всех этажах знают, что квартира 22 якобы пустующего дома используется как свиноферма, и что основная проблема свиноводства в условиях города – это обуздание набирающего силу подсвинка. На визг никто никак не реагирует: слишком много вокруг отличных от подсвинка воплощений мирового зла.

В.П.: Господа, я бы сейчас... (оглядывается и вдруг повторяет сказанное ранее): Господа! То были золотые дни!

То были золотые дни. Ещё не эмигрировал Колян; ещё Валера, ныне ушедший в лучший мир, мог бы в связи с мастерской припомнить многое, что, как считают многие, и в лучшем мире стоит припоминать. Так всегда: на основе никакой информации самые крайние обобщения. Ещё свежи воспоминания, как именно во время веселья в мастерской художник-нонконформист Гера Цукершванц с воплем «получай, жидовская харя!» вцепился в харю поэта Ивана Корявого. Затем Гера выбежал и в знак протеста против всего существующего перешел под ближайшим светофором улицу на четвереньках. Именно тут однажды одно солнце русской поэзии закатилось под стол. А потом...

КРИК СПРАВА: Вздор! Как ходит западный кот! Сам по свое! А наш русский кот? Всё по цепи кругом? Ну хорошо, хорошо... (бульканье). А ты вот говоришь, что кот бессмысленное животное? Ты вот знаешь, когда надо на стол прыгать?

ГОЛОС СПРАВА: И чего же хорошего? Куда ни прыгай, а всё потом Иванов обвиняется в ивановщине, Сидоров в сидоровщине, то есть в преступлениях, предусмотренных статьями УК номер сам знаешь какой! (бульканье).

А потом, по беспечности, потому же, отчего погибли Римская, а впоследствии и Российская империи, что ранее называлось изнеженностью нравов, а сейчас переименовано в потерю бдительности, и еще чорт знает почему, как-то вышло так, что перестал иметь место партийный, единственно правильный подход. Дамы повыходили замуж, а потом во множестве развелись, потому что мужья у них оказались какие-то не такие, хотя пили как лошади. И ячейка основоположников стала таять: один опять-таки женился, другой предал идеалы и уехал в мир, где человек человеку волк, а не информатор, третий, мир его праху, умер, а ещё один купил себе мотоцикл, произведённый Ковровским автомотовелотанкозаводом. Такое даром не проходит. И сейчас остаётся только вспоминать о золотых днях. Ингредиент, превращающий обычные дни в золотые, уже льётся рекой. Вспоминают многое: и как известному художнику, приглашённому в квартиру, предложили нарисовать мордатую харю страшнее Энгельса, и как однажды все переругались, обсуждая, для чего, для балета или детской игры, лучше подходит название «мусорная свалка истории», и как в квартиру стали вхожи новые, иногда весьма достойные люди. Почти за своих стали держать профессора, Кабана и Жеку.

Профессор к в самом деле был профессор, в своё время отсидевший то ли десять, то ли двадцать лет за то ли шпионаж, то ли растление внука Павлика Морозова. Начало общего уважения к нему и к его недовыясненному компаньону «этому» положил Рюрик репликой «пьют как звери». Все знали, что такое Рюрик зря не скажет.

Фамилию Кабана кроме 30–50 участковых в 15–20 городах не знает никто. Кабан стал вхож в компанию на амплуа анфан-террибль и бэт-нуар. Виной всему был ныне умотавший в Америку Колян. В тот день – день назывался «библиотечный», якобы для занятий в библиотеке – он не дождался Зверева в стандартном месте у стандартной пивной к стандартному сроку (Зверева заперли дома, чтобы он написал заметку в газету, за которую обещали заплатить 5р. 26 коп.). С горя Колян и в самом деле поперся в библиотеку и в каталоге сразу же наткнулся на карточку «Пугачёв Е.И., Избр. соч. в 3 томах, Госполитиздат, Оренбург, 1966». Неврастеник Колян впал в истерику и кинулся в пивную без Зверева. Он ещё не понимал, как ему повезло; он мог обнаружить и карточку «Разин С.Т., “Стансы персидской княжне”, изд-во “И за борт”, Жигули, 1972», и «Будённый С.М., “Индивидуальность и стадо”, серия “В помощь изучающим философию”, изд. “Рубай”, М.,1973», и даже «Берия Г.П., “Не ври, собака!”, Полн. собр. соч., т.7 (для служ. пользования)»; лишь потом выяснилось, что это проделки банды злоумышленников, орудовавших под именем «полиграфист-ленинец». 

В пивной Колян услышал рассуждения Кабана на тему опубликованного в тот день сообщения о расстреле группы экономических преступников. Суждения были сжаты и ясны: а чего на них смотреть, на преступников, и как-то неописуемо ловко отсюда вытекало, что если нечего смотреть, надо расстрелять, третьего не дано. Старый лагерник Колян оценил эту ультимативность видения мира. Первые попытки завести беседу Кабан парировал репликой «всех умней, да?», но приглашение выпить охотно принял. Через час в пивной сами собою возникли и Зверев и Вадим Никандрович, и Кабановы истории, все о делах житейских, хлынули на благодарных слушателей. 

Первая же из них, о весах для малолетних проституток при Лодейнопольском райкоме партии, где после взвешивания строго карали тех, кто весил менее пяти килограммов, стала компанейской классикой. Прочие истории тоже не теряли интереса даже при повторении. Достоверности, присущей работам Маркмана, Марченко, Солженицына и Шаламова, рассказам Кабана часто не хватает, дурного же вкуса, наличествующего во многих иных на ту же тему сообщениях, хоть отбавляй. Ещё Кабан детально разобрался в тонкостях национального вопроса и пришел к трагическому выводу: русские – это только он и Хозяин (однажды отлупивший Кабана из-за какой-то пьяной мелочи); человек пять из круга знакомых являются татарами, нацменами (есть такая нация), чучхеками и черножопыми (и такие нации есть); остальные все евреи.

Это Кабан умеет блестяще доказывать. Если его спросить, скажем, еврей ли Андропов, он презрительно смотрит на задавшего нелепый вопрос, чаще всего этого достаточно, а если нет, отвечает исчерпывающим контрвопросом: а кто же он, по-твоему? Промахов у этой системы не бывает.

Но и для Кабана знакомство с компанией не прошло бесплодно. Люди сообщили, что видели Кабана в пивной с группой бандитов, и что он читал им вслух стихи, чего ранее за ним не водилось: «И денег было у нас навалом, и всех мы гадов несли по кочкам, любая баба давала даром, и мир был полон цветов и кошек».

А Жеку в любой его ипостаси любой сумасшедший писатель-фантаст немедленно квалифицирует как пришельца. Вот цитаты из Жеки, все тривиальности, но ранее не выраженные явно: «фашисты не сдаются», «когда труд принудительный, жизнь плоха», «свобода осознанная необходимость, особенно в лагере», «как часто нас губит идиотская привычка говорить правду»; «его взяли прямо с танцев» – это история графа Монте-Кристо; «сколько ягуара ни корми, он всё в сельву смотрит» – это южнобразильская поговорка; «лесорубная  бригада, где бригадирами отец и сын Дюма, заготовила в Булонском лесу 4000 фестметров деловой древесины сверх плана» – это называлось репортажем из 1984-го года. 

Однажды на склад продмага, где Жека работал грузчиком, явился член-корреспондент АН СССР узнать, что Жека думает по поводу работ некоего французского философа, писавшего об отце Флоренском. Выяснилось, что Жекины суждения на этот счёт весомы в среде членов-корреспондентов. А когда на тот же склад заявился Хозяин, занять у приятеля пятерку, там, естественно, имел место выпивон в рабочее время. Жека сидел на пустом ящике и вещал: «Весной дело было, река дыру намыла, конь под лёд утоп, я до деревни десять вёрст босой бежал, такого гнедого у меня больше не было». Слушатели были заворожены романтикой рассказа, и никто не задавал нелепых вопросов, куда это Жека скакал, почему он скакал по льду и босой, и какой еще масти были у него сравнимые с тем гнедым кони. В.Н., которого из-за маленького роста даже следователь КГБ не мог он вообразить скачущим на коне хотя бы и по заданию иностранных разведок, часто рассказывал, применительно к себе самому, историю о гнедом в очереди в кассу магазина. И знающая все уловки врага суровая очередь замирала, оборачиваясь к рассказчику, и этим умело пользовался Зверев, чтобы быстрее выбить чеки.

Есть два проверенные факта Жекиной биографии: что он ушёл из университета, не желая изучать марксистскую философию как обязательный предмет, и что когда-то, будучи фотографом журнала «Огонёк», он опубликовал там фотографию с подписью «Ур-каханы улуса Кыз-Ухуч», изображавшую нечто среднее между обрезанием и ритуальный убийством. Подпись, без единого слова по-русски, но понятная всем, возмутила начальство, и Жеку сочли за благо уволить с работы. С тех пор он только иногда избегает кары за тунеядство законными способами. 

КРИК СПРАВА: А с таким обращайтесь в общество «Дознание»!

Из правой комнаты в среднюю выскакивает маленький профессор. Он рвётся в левую комнату, зная, что если там чего есть, ему Жека с Кабаном не откажут, а то пить с неохвостистом последнее дело, к тому же предусмотренное статьями УК сами знаете какими. 

Увидев Зверева и других, профессор останавливается, как сражённый меткой пулей пограничника.

ПРОФЕССОР: Боже мой! Валентин? Вадим? Анатолий? (встревоженно) Что случилось? Высшая мера? Кому?

ЗВЕРЕВ: Пока нет. А случилось, что...

РЫЧАНИЕ ИЗ ЛЕВОЙ КОМНАТЫ: Ты на его не моги тянуть! Он меня всей культуре выучил! Онанизьме! Садизьме!

С рыком в среднюю комнату выкатываются сцепившиеся Кабан и Жека. Увидев Зверева и сообщников, не обращая внимания на передвигающихся из комнаты в комнату разных этих, они прекращают драку.

КАБАН и ЖЕКА (синхронно): Ну, вы даете! Кого? Сколько?

ХОЗЯИН: Да постой. Пока никого. Сейчас объясню...

Снова с лестницы слышен гром катящейся массы. На сей раз масса катится и вниз, и вверх. Из-за двери слышен женский крик «именем погибшей от руки расиста Дездемоны!» Дверь быстро открывают. Лена, Галя, Наталья и Сашок вбегают в комнату, Ульяна входит за ними. Дверь закрывают. Почти все в сборе, даже есть которые которых не звали. Пауза. Все смотрят на всех. Флюиды симпатий пронизывают сердца и раздаётся общий крик.

ОБЩИЙ КРИК: Всех большевиков!

Гром с лестницы опять напоминает о жизни масс снаружи. Массы уселись против двери и слушают репортаж о футбольном матче. На какое-то время и те, кто в комнате, присоединяются к слушанию.

ТРАНЗИСТОР ИЗ-ЗА ДВЕРИ: ... по краю! Пас Диавольчуку! Диавольчук бьет головой по воротам! Мимо!

Рёв из-за двери.

В.Н. (ставит из себя образованного): Боже мой, как это головой по воротам? Я вот, например, головой ем...

Рёв из-за двери. Галя, Лена, Ульяна и Наталья суетятся около стола, организовывая посильное при имеющихся запасах посуды. Остальные внемлют транзистору.

ТРАНЗИСТОР: …через себя! Откидывает мяч Страшнову, тот Бешеннову! И вот! И вот! И вот на глазах буквально оцепеневших зрителей Садистиани овладевает мячом в центре поля!

Тут уже не слышно рёва из-за двери: люди в нывшей мастерской, массы на лестнице, вся страна от края и до края замирает в ожидании известий о том, что будет Садистиани проделывать с беззащитным мячом по овладении им в центре поля. Но жизнь и в такое вносит свои коррективы. Из-за двери слышен тихий гнусавый голосок.

ГНУСАВЫЙ ГОЛОСОК: А ты, бля, чего из себя ставишь? Умней всех, да? 

Звуки репортажа тонут в громе покатившейся вниз массы. Оставшийся на лестнице транзистор продолжает безумствовать.

ТРАНЗИСТОР: ...с ходу! Пожиралов выходит один на один, на его пути вырастает Иван Пудовых... Ну!

Хозяин открывает дверь и уносит транзистор в комнату. Все опять глядят на всех и даже испытывают желание выразить восторг каким-либо отличным от опустошения поллитры способом. Но порыв проходит. Первым молчание нарушает профессор.

ПРОФЕССОР: Господа! Так что же происходит?

ЗВЕРЕВ (как бы небрежно наливая свое стакан из самой близкой бутылки): Вот чего случилось. Все вы знаете, что тут нету двоих среди нас. Валера, царствие ему небесное. А Колян пять лет назад продался жидам и уехал в Америку. Там он работает профессором, тоже мне профессор, и торгует родиной налево и направо. Но он еще пытается делать вид, что он с помнит. И вот сейчас должен приехать человек с якобы от него подарками и фильмом, как он там живёт. Надеюсь, что человека правильно проинструктировали, как на этой хате избежать всевидящего и всеслышащих. Ну, так вот, через три минуты...

Стук в дверь и голос с сильным миссурийским акцентом «имэнэм КэйДжиБи!» 

Все, кто не у стола, вздрагивают.

ГАЛЯ (появляясь из временно оккупированных Кабаном и Жекой территорий): Вы! можно закусывать!

Все снова вздрагивают. Хозяин открывает дверь. Нормального вида человек под зонтиком – единственным принесённым по сию пору, хотя идёт страшный дождь – входит в комнату, одновременно принимая от какого-то верзилы на лестнице большой чемодан на колесиках. Верзила тут же исчезает, дверь закрывается.

ЧЕЛОВЕК с ЗОНТИКОМ (показывая пальцем на Сашка): Hi! You do speak English, I know. Take this trunk and share what’s in, there are instructions. And I have to do my piece. Я немножко говорить по-русски (сам открывает чемодан, достаёт оттуда какую-то раскладную фиговину и начинает её устанавливать).

ДЕЙСТВИЕ 3

Всё в той же комнате показывают кино. Кинщиком работает гость. В одном углу комнаты лежит некоторое количество джинсов, пластинок, калькуляторов и чего-то ещё, и время от времени кто-либо подходит к этому количеству и осматривает, что ему досталось при недавнем дележе. Затем кто-либо или кто еще направляется к столу, где расставлены не наши бутылки. Отпив не нашего напитка, кто-либо или кто ещё продолжает просмотр.

На экране уже показывали Колю, его жену, обоих вместе, их якобы два автомобиля, и, вместе и порознь, их четырёх кошек: Никсона, Ваську, Мурку и Пушу. Было заявлено, что нужна и собака, но это когда будет свой дом. А пока они обитают в сельской местности, в квартире от колледжа, где работает Коля. Сейчас показываются якобы сделанные Колей во время туристических поездок или якобы купленные в фотокиновидеотелелавке слайды стандартных американских чудес природы и техники. Показываются Большой каньон, каньон Брайс, Ниагарский водопад, водопад и парк Йосемити, пляжи Флориды и Калифорнии, леса в штатах Орегон и Вашингтон;  затем еноты-рыси-барсуки-олени-бизоны-белки-медведи-сурки-бурундуки-опять медведи-еноты-рыси-росомахи, цветение магнолий и дог-вуд, что значит собачье дерево, а по-простому кизил; янтарные, как поётся в песне, волны зерновых в Айове и Канзасе; затем Бруклинский мост, мост Верразано, мост Голден-Гэйт, мост Таппан-Зи, мост Чесапик-Бэй, мост Файеттсвилл, ещё тьма мостов, каждый из которых на свой манер главный в мире, подвесные дороги, небоскрёбы, прыгающий кит Шаму, выше которого ни один кит  не прыгал, собака, спасшая хозяина лавки от грабителей, а заодно загрызшая покупателя, кому хозяин был должен, микрокомпьютеры разных мотелей («гляди, незасекреченные», как сказал один прибывший с миссией мира простой советский человек другому такому же, на что тот ответил:  «Как же, покажут они тебе засекреченные. У них тут лагеря не поймёшь где»), процесс механической мойки машины (по психологическому воздействию на простого советского человека сравнимый разве с ожидаемой в течение пятидесяти лет амнистией по поводу меняющейся годовщины Парижской коммуны); затем какая-то авторазвязка на 25 этажей на площади 10 кв. километров, и мясо в супермаркете на площади 0,5 кв. километров. После показа рубиновых волн мяса, когда уже ясно, что такого не бывает, на экране появляются вовсе злобные пропагандистские измышления, то есть консервы для кошек и собак. Вздох «псов, суки, мясом кормят» песней без слов проносится по комнате.

КОЛЯ (с экрана): ... итак, изложение моё остается бессвязным, вы поймёте, почему, и извините. И ни анализов, ни прогнозов, как на такое люди решаются, когда, как правило, на следующий год чуть не всё оказывается неверным. Многому пришлось обучиться, я даже не об языке, а хоть о том, что в магазины надо ходить ещё и как в школу.  Столько в продаже, что я о таком и не слышал, что балдеешь. А я к такому всегда был равнодушен. Известных товаров завались, а неведомых ещё больше: чудо-фрукты, какие-то сверхудобные средства соединять почти обыкновенные провода, а про изоляционную ленту забудь, непонятные предложения непонятных форм обслуживания, и это везде. Никакой разницы в обеспечении города и провинции, в этом смысле провинции здесь нет. А вот гречку надо поискать, это не то, что все едят. Но и гречка есть, и кефир, надо только знать, как называется. О еде я ещё скажу, если не забуду. Понемногу перестаёшь понимать, как жить без клейкой ленты «Скотч», как это точат карандаши или открывают консервы вручную, хамеешь, зажираешься, забываешь чеканные слова «бери, что есть, а то и этого не будет». И наличие ленты «Скотч» меняет мировоззрение, бытиё определяет сознание. А иногда не знаешь, как использовать сверххитрое устройство, и лезешь на стену, пока не догадаешься спросить у пацана. Пацан знает всё, и всё оказывается более чем просто. Иные приехавшие уверяют, что возможности выбора сбивают с толку. Это вздор, но иной раз наблюдаешь, как бы это сказать, умилительные причины горько вздохнуть: пожилую женщину нельзя убедить выбросить к чорту разные считавшиеся бесценными предметы, пластмассовые бутылочки или вешалки для одежды. Да, здорово нас обокрали, а кто? Да, чуть не забыл: бутылки не сдают, кидают так, от этого много мусора...

 

Грохот в дверь и женский крик «открой, это я». Все переглядываются, но голос опознают и дверь открывают. В комнату врывается Танька, несущая в руках как бы труп малорослого, с Ленина в мавзолее в длину, человека, но еще такой труп, что способен, в отличие, слава Богу, от Ленина, делать, при посторонней помощи, шаги в вертикальном положении. Дверь захлопывают.

ЗВЕРЕВ: Ты! Это же Герки Шванца брат! (Таньке): Ты его зачем?

ТАНЬКА (не обращая внимания даже на кучу в углу и в припадке мании величия воображая себя чуть ли не троллейбусной кондукторшей былых времен, размахивая Герки Шванца братом из стороны в сторону): Не уйдёшь! Не уйдешь! Сдачи нет! Сдачи нет! Сдачи нет!!! (Танька и брат падают. Их относят в сторону, и опять внимают словам и образам с экрана.)

КОЛЯ С ЭКРАНА: ...всё по телефону, кроме того, чего по телефону ещё не додумались. Лазерные проигрыватели, мгновенное фото, по телефону из автомата можно с Австралией, и оттуда сюда можно, а бумаги в клетку нет, то есть, есть, но надо знать где. А туалетной навалом, буквально некуда от неё деваться. Ехал я на поезде без билета, торопился, не успел взять в кассе.  (скептический вздох «торопился...» проносится по комнате)...и ничего, ни в милицию, ни на работу не сообщили, а продали билет в вагоне. Взяли, правда, дороже, но разве можно так народ распускать? Палтус и треска оказались съедобными и даже вкусными рыбами, а скажи такое в лагере, убьют. Вот я обещал сказать про еду, а потом хотел забыть, а потом не удержался, накипело: мне американская еда в стандартных забегаловках   очень нравится, и почему считается хорошим тоном говорить, что там не хлеб, а вата, не пойму. А вот в Европе, так там да; но в Европе, как выясняется, никто не бывал. Про кривляние как стиль поведения я ещё скажу. В так называемых бульварных газетёнках можно прочесть всё про нечистую силу или как нормальная женщина родила шестиногого бегемота от крылатого медведя, или как у другой, а может у той же, родился ребёнок с татуировкой на том же месте, что у его покойного отца, а академика Лысенко, чтобы такое объяснить, здесь нет. И кто-то эти газеты покупает...

 

Л.П., В.Н. и Зверев поднимаются с мест, подходят к столу и выпивают, молча усваивая услышанное. Когда они вновь обращают взоры на экран, там показывают крокодилье лежбище. Четырнадцать тварей лежат на песке, как Политбюро на пляже.

КОЛЯ С ЭКРАНА: ...главного вывода я делать не собираюсь. Этим тут увлекаются многие из приехавших, на мой взгляд, неудачно, хотя выводы их порою очень несхожи. Сходство только в скороспелости и глобальности. Выводы сразу про всю Америку, хотя автор далее квартала, где поселился, не бывал. Как говорит профессор, на основе никакой информации самые смелые обобщения, вроде того, что в Америке мыльную воду пить нельзя. Но редко доводится слышать очевидное: что мы сами до невообразимой степени ничего не знали, а о чём знали много, и ещё как, и лучше их, то всё было знание о ненормальном, и эту ненормальность мы не чувствовали, а думали, что чувствуем. Вот и договорился, сейчас сделаю главный вывод: главное это не сытость, и не даже не снившиеся вам компьютеры, и не отсутствие хамства, как нормы, главное это свобода. А что это такое, не буду определять, это как любовь, словами всё равно не скажешь, но все знают. Безобразий тут хватает ещё как, но нету дикости советской жизни, а свобода есть. Степень дикости...

Тут Коля исчезает   с экрана и там появляется бородатая харя страшнее Энгельса.

ХАРЯ: ...да. Уже много было коммунизмов в истории, и после каждого человек превращался в обезьяну, сколько коммунизмов, столько повод. Горилла там, шимпанзе…

Гость вскакивает, бормочет «интервью сошиолоджист консервативный тенденшн» и чего-то переключает. Коля с экрана продолжает свои россказни.

КОЛЯ С ЭКРАНА: Как у вас в газетах врут, представить невозможно. Не моя задача охватывать всю эту тему, но вот как на пустяковом примере видна наглость этого вранья: вот де осатаневший мясник-торгаш насмерть забил гирей несчастного пятилетнего безжалостно эксплуатируемого. Где торгаш раздобыл гирю, когда всё делается машинкой? А немного по-другому; когда я пытался растолковать, что выражение «в магазине мыло дают» не означает, что мыло дают за так, а что мыло имеется в продаже, мне язвительно отвечали: но ведь это магазин? Разве в магазине может не быть мыла? Это вот то, что о нас знают, но, слава Богу, не все. Левые или скоты, или идиоты, или благородные идиоты. В общем, главная проблема современности – это разрешение или запрещение абортов во внутренней Австралии. А кто знает, может так оно к есть, а то с другими проблемами куда ещё занесёт. Так вот, степень дикости...

 

Грохот за дверью. Это катится вниз средних размеров группа тел. Малопонятный, но сносный по степени дикости выкрик «а с колорадской блохой тебя к Шпизману кто?» доносится откуда-то снизу.

Л.П. (вскакивает): Стой, погоди! (делает жест Гостю, и тот перестаёт вертеть кино). Господа, надо перевести дух (гостю, показывая на стол). Милости просим!

Все, Гость в том числе, собираются у стола и минут пять деятельно переводят дух. Затем следуют 15 секунд молчания.

Л.П. : Дамы и господа! Что, если каждый из нас ради поддержания веселья проиллюстрирует степень дикости нашей жизни на основе личного опыта ? Хотя я все ваши клеветнические измышления знаю наизусть, но для поддержания веселья, не как они там по мавзолею с трупами взад-вперёд бегают, а по велению памяти? Вадим Никандрович, начинай!

Б.Н. (опрокинув полстакана, решительно): Ну что же!  Однажды я шёл к себе домой через грязный строительный пустырь, изрыгая, как обычно, омерзительную ругань в адрес большевиков. Нет, не то. А, вот! Я говорю: Колян! Зачем ты пишешь на заборе эти отвратительные слова? Здесь ходят женщины и дети, подумай, каково им читать твои... нет, не то (внезапно, именно в этот момент, переквантовывается, под влиянием выпитого, в состояние романтической чувствительности): О, Санта Лючия! Итак, светила луна, и это была прогулка по мерцающей глади искусственного озера, созданного некогда непосильным трудом крепостных графа Суслова... За прокатную лодку взяли в залог паспорт, но сторож, святой старик, был пьян, я паспорт назад забрал... очаровательная, внешне весьма чувственная незнакомка, моя лаборантка... светила луна... А, про луну я уже говорил. И вот, на середине озера стоит кол, на колу плакат «штраф пять рублей». За что? Как, собаки, догадались? (вскидывает голову и возвращается к реалистическому пониманию жизни): Хотя, а чего тут догадываться? Зверев, расскажи про цветы!

ЗВЕРЕВ (ещё два раза быстро переводит дух): А это меня выгнали со внештатного корреспондента. У меня была рубрика «люди интересных профессий», я написал про профессию, кто каждое утро приносит в порыве цветы на памятник Дзержинскому... Лаврентий Палыч, твоя очередь!

Л.П. (уже малость подзабыв, о чём речь): ...А, мм... господа, сцены детства в колонии для малолетних, как сын государственного преступника... не надо. А, вот. Этот сидел за образ мыслей... Нет. Кабан! Вот в тот третий раз, когда вы заснули пьяные внутри недоограбленного ларька...

КАБАН: Ну, ты тогда выдумал!  Никто, говорит, тогда на вас не стучал, а посадили вас потому, что вы были на воле... А на других, говорит, стучи-стучи, ничего не получается...

Репутация Л.П. слишком высока, чтобы слова «стучи-стучи» били приняты всерьез. Перечисление замечательных по степени дикости случаев продолжается.

ПРОФЕССОР: Господа, как Лаврентий Павлович не хочет рассказывать о колонии, я не буду говорить подробностей о школе собаководов в одном сходном с колонией месте. Я там не был собаководом. Я не был даже собакой, как академик Хваталов Аркадий Леонардович… Я был (всхлипывает), это которого (взвизгивает): Предатель! Взы!!! (вдруг улыбается): Ну ничего, мы потом зверюшек тоже кое-чему выучили... член партии, с года.... Рррр!!! А что до степени дикости, то возьмите любой их так называемый акт экспертизы и читайте: работа новых результатов не содержит, открытий, содержащих государственную тайну, не использует, можно публиковать... А теперь пусть и дамы... (кланяется Лене).

ЛЕНА: Пожалуйста. Во-первых, а кто вы все, вообще-то? Вы часть дикости советской жизни. Во-вторых, чего во-вторых? – Ну, выпускали мы в институте стенгазету для внутриинститутских нужд, и там вы могли прочесть о самом актуальном, как мир содрогнулся от ужаса, узнав о новом злодеянии этих, как их, колонизаторов, они сломали задницу бабушке вождя племени Уырога. А я тогда была замужем за этим вот, он по телефону с работы шифрам говорил: гыр-выр-дыр-бул… а, по двести... хеп-кур-ген-сек... чего генсек? А… Надо было в рыло...

НАТАЛЬЯ (до сих пор, стоявшая молча и размышляя скорее всего о том, что могут в Мексике и не могут у нас, вдруг вмешивается в разговор. О чём она говорит, никому не ясно, но это ничему не мешает): Он вообще сволочь. Ребята на даче хотели мяч гонять, и им было не понять: сперва гонять, а потом выпить или потом гонять? Тут он говорит, как же это, говорит, выходит, я трезвый по полю в трусах буду бегать?

ЖЕКА (перебивает): Девушки, это личное, это не то. Хотя я согласен, бегать по полю трезвому как-то не вяжется с нормами советской жизни. А вот у меня был момент…

САШОК (перебивает, тыча пальцем в КАБАНА): А вот он. Он меня в компанию звал, в кампанию за гражданские права, чтобы нам дали право нас самих показывать в клетке за деньги. С девяти до пяти, мы, говорит, справимся. Но чтобы в загородке ларёк был...

ЖЕКА: Пошёл к лешему. Пошли кино смотреть. У меня был момент, когда я понял, что указ и инструкция суть мистические категории. Вот скажем, неурожай или наводнение, на поля приходит инструкция, и сразу ни того, ни другого, ни урожая... (оглядывается, замечает, что Хозяин и Ульяна сервировали себе в уголке всё, что надо, дёргается, но находит в себе силы совершить рыцарский поступок): Галя! Только ты ещё не давала показаний!

ГАЛЯ: Женя, слова твои странны и чудовищны. Ведь сразу после разгрома фашистской гадины мы посадили и засуху, в заодно не стало и наводнений. Еще мне известен достаточной дикости факт, и вы все тут его знаете, как в 47-м году моего старшего брата Юру, ученика 9-го класса, расстреляли за участие в контрреволюционной организации «биологический кружок». Мама до сих пор переживает. Пошли кино смотреть.

Переглядываясь, все выпивают кто чего. Гость снова включает проектор.

КОЛЯ С ЭКРАНА: Дикости и здесь хватает, но это не то, что у вас. Ну, если на задницу приделать бантик, то это будет не задница, а индустриальный пейзаж. Но это…

На экране появляется неслыханно жуткая харя. Харя тоже повествует о дикостях советской жизни, но внося в это повествование отпечаток своей индивидуальности.

ХАРЯ: У его жена с жеребцом жила. Он приходит с боевого учения, видит: жеребец вкось дышит. Он сразу все понял...

Гость вскакивает, бормочет «интервью кремлинолоджист левой ориентация», и чего-то переключает. Не экране появляется симпатичная девчоночья рожица, успевает пропищать «Володя парень с юморком, он как-то раз поджёг райком», и пропадает.

КОЛЯ С ЭКРАНА: Без машины тут нельзя, особенно в нашей сельской...

 

Лента кончается. Пока Гость занят перезаправкой, зажигается свет и, мгновенно собравшись у стола, участники антисоветского сборища продолжают толковище.

ХОЗЯИН: Про машину я помню. Он ещё когда в какой-то провинции нашел работу, писал, что там чистое село Брыковы Горы Александровского района, только жрать дофига и машин больше, чем в Москве. И что какой-то там профессор, после объяснения ему всяческой разницы, спросил: уж не хотите ли вы сказать, что в этих вот Горах компьютеры до сих пор работают на лампах?

КАБАН: Не. На лампах это когда они в Бухтарминском ветприёмнике вурдалака «Топтыгин-2» вывели...

ЗВЕРЕВ: Не. Машину это когда Вадим Никандрович купил, я всё в газете искал ну, там, «Хулиган за рулём», в скобках из зала суда...

УЛЬЯНА: Не. Там в Брыковых Горах ребята живого колорадского жука видели, но срок им дали маленький, лет пять...

ГОСТЬ (появляется у стола): Давай ещё смотреть!

 

Снова Коля возникает на экране.

КОЛЯ: ...нетипичное. У нас привилегированный колледж, квартира, так сказать, казённая, обеды-ужины, вода, электричество тоже казённые… 

Общий вздох, легко понимаемый как «а на работу под конвоем?» проносится по комнате.

КОЛЯ С ЭКРАНА: Конечно, порою я с нежностью вспоминаю столовую № 2, в народе любовно называемую «Кишка». Но стоит только представить, что я думал бы, сидя в «Кишке» и вспоминая «Лонг Джон Сифуд», это такая сеть рыбных дешёвых, частных, ясное дело, ресторанов по всей стране...  Я уж не говорю, как оно было бы, если бы сидеть пришлось не в «Кишке», а в другом месте...

ЖЕКА (вскакивает): Ишь! Бы! Думал бы! Сидеть бы! Охамел! Забыл, что на хитрую жэ есть хэ с винтом?

КОЛЯ С ЭКРАНА: ...а просто пива тут не заказывают, надо указать сорт, «Бадвайзер» там, или «Хайнекен». Передовая технология, понял? А по-нашему на хэ с винтом есть жэ с закоулком. И на неё есть, говорят, хэ с путеводителем, но мы уж как-нибудь… Вот был сразу по приезде случай, когда жизнь заставила меня кинуть газету, куда её положено кидать, и всё засорилось. Здесь туда газету не кидают, хотя многим тутошним газетам там самое место, и, как писал поэт Маяковский, штатишкам был снова брошен вызов. Но они обратно устояли при помощи специальной жидкости «дрэйн клинер», каковая растворила все мои грехи и собиралась растворить все существующее, но была смыта в родную преисподнюю оправившимся устройством. А Маяковский сам сделал, что подразумевалось товарищем правительством. Я и не думаю кощунствовать. А ностальгия это вроде как тем, кто возвращался, чтобы получать свой старый партбилет. А что народ думает, я и сем как-никак понял в итоге многих личных контактов...

 

Вновь надо менять ленту, и вновь Гость занимается этим, и вновь остальные собираются у стола.

ХОЗЯИН: А я помню. Он про это писал в том письме, где ещё про Маяковского, как это безработные кидались в Гудзон с Бруклинского моста, когда этот мост не через Гудзон. Еще он там злой как собака-дробь-сатана.

ГАЛЯ: И про канал, где по бокам всё косточки американские.

В.Н.: И где про кого-то, кто будто бы способен испортить компанию, где уже есть я и Колян…

ГОСТЬ: Давайте дальше смотреть!

 

КОЛЯ С ЭКРАНА: А это был перерыв, потому что кошка Мурка затеяла около видеофона старинную русскую кошачью игру с хвостом. Куда американской технике против русской игры. Ну, чего еще успеть сказать? Старых знакомых вижу редко, а некоторых, увы, видеть не очень хочется. Не то чтобы они ссучились, а так как-то. Было время, пристрастился я к чтению разных эмигрантских речений, желая дать выход злорадству путём этих речений анализа (похоже, что Коля с экрана где-то там немного, но как надо, выпил). Вам это, скорее всего, неинтересно, но я при этом едва не постиг законы коллективного мышления, и чуть было не понял, как происходят революции, всё после изучения императив в стиле будённовского конника – сперва прорубать шашкой всё существующее, а потом почесать в голове. До основанья, а затем. Но всего, как вы поняли, не расскажешь, а ужасно хочется рассказать всё. А иногда ничего не хочется рассказывать, и пошли вы все, я очень сложная натура, и вы не проще. Но верно, всего не скажешь. Чего сказать, когда 60-летний автор заявляет, что американские женщины сексуально холодны. Мои студенты всех полов ржали как помешанные, когда я им сообщил это наблюдение в беседе по теме, выходившей за рамки курса. Всего не расскажешь, а всё одно интереснее другого. И как я не понимаю системы медицинской страховки, и какая тут дивная природа. А один умнейший человек сказал, глядя на дивные цветущие дебри, что автомобиль погубил природу Америки, хотя должен был бы знать, что не должно иметь суждений о природе, если не вылезал из каменных джунглей, а этого тут тоже хватает. Ну, ещё бывалые эмигранты обожают давать советы новым, очень часто тоже о том, чего не знают. Мне раз сказали, что я делаю джин с тоником принципиально неверно, но я удачно отвертелся, сказав, что так делает Дик. Кто такой Дик, не знаю, но раз Дик, то он скорее всего откуда-нибудь из Каламазу, штат Иллинойс, а уж там знают, как делать этот напиток. 

Ну, ещё про эмигрантскую литературу. Есть блестящие вещи, но зато количество написанного якобы по-русски кривляния, часто рекомендуемого как литературное откровение, превосходит все вообразимые. Иной раз неудобно читать, что написано будто бы про то, как ...

 

Рёв «именем КеГеБе!» за дверью. Слегка взволнованный Зверев открывает, и в комнату врываются Рюрик, Ваблякин и академик Хваталов Аркадий Леонардович.

АКАДЕМИК ХВАТАЛОВ (кидается на Профессора): Взы!!! (умело вцепляется Профессору в горло).

Свалка. Все падают на пол. Кино кончается, и за дверью слышен тихий голосок, убедительно напоминающий о правде жизни.

ГОЛОСОК: А ты чего из себя ставишь? Умней всех, да?

КАБАН: Ты! Это Шверника голос!

Выбегает за дверь. Вслед выходит Гость, успевший запихать аппаратуру в чемодан. Оставшиеся переглядываются. Каким путём идти, всем ясно.

ДЕЙСТВИЕ 4

 

Сцена 1

Солнечное осеннее утро во дворе дома, который собирались снести, да не тут-то было. Лена, Хозяин, Жека, Профессор и В.Н. стоят около одного из подъездов. Кто зевает, кто качает головой, вспоминая безобразные сцены дележа американской помощи, кто щурится на солнце. День после ночного дождя будет, похоже, погожим. Вокруг из этого и прочих подъездов расползается народ. Многие коллективы и усталые от житейских невзгод пары сделали выводы из факта существования имевшего быть снесённым, да не тут-то было, дома.

ЛЕНА (продолжая начатый ещё до выхода из дома рассказ): ...ну, его я удавлю как вошь. Хоти я и не так страшна, как меня малюют, но...  В общем, как чего, звоните, пока, было очень, очень интересно (выходит со двора, унося в большой сумке свою долю добычи).

 

К настроениям Лены все оставшиеся питают неподдельный интерес, но сейчас их внимание привлечено к другому эпизоду. Наискось через двор бежит мальчик лет семи, а за ним, настигая, с кирпичом в руке,  гонится мальчик лет девяти. Девочка лет одиннадцати тоже бежит через двор к месту, где, по её расчетам, траектории мальчиков должны выродиться в точку. Через десять секунд в этом месте мальчик лет девяти сшибает с ног мальчика лет семи, бьёт поверженного по голове каблуком и, испустив вой, заносит кирпич над головой несчастного.

МАЛЬЧИК ЛЕТ ДЕВЯТИ (театрально): Умри, сукадла, душман позорный! Собаке собачья смерть!! (хочет обрушить кирпич на голову мальчика лет семи, но его руку перехватывает девочка лет одиннадцати).

ДЕВОЧКА: Стой! Ты своего брата это за что?

МАЛЬЧИК ЛЕТ ДЕВЯТИ (плаксиво, напуганный решительной девочкой): А чего он чай не идёт пить?

ДЕВОЧКА: К тебе вот устрою чай! Пшёл домой!

(Мальчик лет девяти покорно бредёт куда-то со двора, мальчик лет семи остается лежать на месте. Его спасительница кричит кому-то в какое-то окно, хотя за этим и прочими окнами никто не должен бы обитать): Нинка! Бутылки нести тётя Клава завтра велела, а то у Витьки сегодня алгебра!

Жека и прочие переглядываются, но для многих других во дворе связь между сроками несения бутылок и алгеброй у Витьки никакой тайны не составляет.

 

ХОЗЯИН: Смена смене идёт... ну, мне пора. Не, гляди, вон эти чекисты...

Трое пожилых людей, слаженно улыбаясь, появляются из соседнего подъезда. Завсегдатаи этих мест знают, что это трое бывших работников госбезопасности, уже не сражающиеся на невидимом фронте, и что они часто собираются в какой-то ихней пустой квартире выпить и поиграть в допросы. Попеременно двое допрашивают, а один даёт чистосердечные показания.

1-й ЧЕКИСТ: Хорошо мы Федьку сегодня. Во всём признался, сука гвинейская.

2-й ЧЕКИСТ: Ну погоди. Следующий раз ты мне скажешь, кто тебя с колорадской блохой к Шапире забросил...

3-й ЧЕКИСТ: Эх, ребята. Всё-таки это оно не то. Вот я помню, раз одному жидку пресс-папьём в висок попал. Любимая у меня шутка была. Ну, он с копыт, сердечный приступ... А пресс-папьё наше, уральского камня.

(Выходят.)

ХОЗЯИН: Ну, я пошёл... Не, гляди, а эти чего?

Из ещё одного подъезда, возбуждённые, никого и ничего вокруг не видя, выскакивают Кабан и некто, скорее всего, чудом обретённый вновь Шверник.

НЕКТО (самозабвенно): На речном трамвае!  Там пиво с девяти!  Пока добежим! А там трамвай утопим!

КАБАН (самозабвенно, но пытаясь мыслить логически): А чего его топить? Там пиво с девяти!!

НЕКТО (укрепляя дух усомнившегося): А чего он плавает? Если кажный будет плавать!

Кабан и Некто выскакивают за ворота. Хозяин с большой сумкой делает оставшимся прощальный жест и выходит следом.

В.Н. (глядя на маленького полосатого котёнка, каким-то чудом попавшего во двор и заботливо умывающегося перед одним из подъездов): Профессор! ведь если крохотный котёнок столь же прекрасен как разъярённый океан, то выходит, что есть Бог?

ЖЕКА: А это и без котёнка ясно. Вот гляди...

ПРОФЕССОР (перебивает): Господа, давайте продолжим нашу дискуссию не здесь. Во-первых, я знаю рядом место, где для меня пиво с восьми, а во-вторых, сердце твердит мне, что сейчас сюда прибудет наряд милиции. Там на лестнице вчера точно кого-то зарезали...

В.Н. с сумкой, Жека и Профессор быстро выходят в ворота. Тут же во двор с рёвом врываются, одна за другой, три милицейские машины.

 

Сцена 2

В 4 часа того же дня Л.П. сидит у себя в логове и читает старое Колино письмо. Некоторые слова он произносит вслух.

Л.П.: Ага... Озеро Альбано расположено так, что оно всё окружено горами, где ранее жил итальянский народ во главе с Гарибальди... Судя по воссоздаваемой оперой «Риголетто» исторической картине, обстановка в тогдашней Италии была хотя и полна злодейства, но не чета теперешней... Ага! …И читая эту статью, я вспомнил слова, некогда сказанные в корчме на литовской границе: «да это, друг, уж не ты ли?» Ответь, по возможности не прибегая к помощи холодного оружия, как в корчме... чего это он несёт?

Наливает себе стакан портвейна и выпивает.

 

Сцена 3

В 4 часа того же дня Сашок сидит у себя в квартире и разбирает старые Колины письма. Некоторые слова из писем он произносит вслух. Его жена Ира сидит тут же и внимательно слушает произносимое, чтобы вмешаться в нужный момент.

САШОК: Ага... И вот сидели эти евреи в своём Бруклине и говорили про разное, может, как забросить колорадского жука... (закидывает голову): А чего его забрасывать? Тут не Колорадо, жуку тут жрать нечего, а сельское хозяйство и без него доразвалят… (продолжает чтение) …а может, что в России правит не режим, а поэты, таких соображений тут хватает… ну, это я так знал... Кто срока даёт? Ясно, поэты… И это хорошо, что поэт Светлов умер, не отведав прелестей эмигрантского так называемого рая... (опять закидывает опущенную было голову): ...как насчёт поэта Мандельштама?

ИРА: Стой! Дальше не читай! Там будет, что пьянство не порок, а форма существования белковых тел, и в этом месте ты начинаешь напиваться!

САШОК: Не буду читать.

Наливает себе стакан портвейна и выпивает.

 

Сцена 4

Вечером того же дня В.Н. у себя дома принимает старых друзей. Такое возможно, так как семейство уехало на дачу. Помимо обычной, хотя давно не собиравшейся обоймы, присутствует Поэт.

ГАЛЯ (Поэту): Давай читай. Давай про цветов и кошек.

ПОЭТ (запальчиво): Какие сейчас цветы и кошки! Я теперь пишу патриотическое! (начинает выкрикивать строчки) Будем мы сражаться за всех! Как один пойдём на войну! Чтоб в страну не ворвался чех!  Чтоб афганец не сжег страну! Мы атак…

В.Н.: Погоди! Я полагаю, пора выпить (все наливают разные напитки в разные ёмкости). Как писал Колян, «из стакана А жидкость Бэ в горло Вэ со страшной силой русская буква Хэ!»

Все выпивают. Но Поэт ещё не нейтрализован.

ПОЭТ: Мы атак отражаем шквал! Врагов вонючих как крыс! Солидарности сионистский шакал! Чтобы наших детей не загрыз!

Осознав, что со стихиями трудно бороться, все покорно слушают.

ПОЭТ: В кровожадную пасть Пиночету! Мы вонзим кровавый топор! Да и все вы кто, вообще-то? До каких это можно...

Подкравшись сзади, Зверев и Ульяна затыкают Поэту рот, отволакивают его в соседнею комнату и там умело нейтрализуют. Затем они появляются снова.

ЗВЕРЕВ: Так будет с каждым кто злобно воя!

В этот момент Л.П., стоящий у окна, очень натурально вскрикивает.

Л.П.: Вижу я за рекой сиянье!

Все кидаются к окну, забыв, что никакой реки, а тем более сияния за ней, оттуда не видно. Л.П., пользуясь суматохой, наливает себе сепаратный стакан и успевает его выпить.

ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ (отходя от окна): Где, гад, сиянье?

Л.П.: Вот я и говорю: Почему до сих пор не освобождена Финляндия? До каких это пор финские братья будут страдать под игом?

Все, не увидевшие сиянья, вздыхают, и всё продолжается именно так, как мог бы предсказать любой пророк средней квалификации.

 

Сцена 5

Опять ночь, опять идёт дождь, но почему-то, в довершение всех бед, ещё сияют звёзды. Во все стороны ночи раскинулось кладбище, куда слетается нечистая сила. Летят чудовище озера Лох-Несс, вуду и зомби, ведьмы и оборотни, рак верхом на пауке, Ленин и Сталин, Рюрик и Ваблякин Ванька, а где-то в стороне, уже на земле или ещё под землёй, какой-то пьяный требует, чтобы ему подняли веки. Но такое мог бы сделать только начальник 16-го отделения милиции, а его не видать. Спустившись, Рюрик и Ваблякин бредут по кладбищу.

РЮРИК: Опять, опять, один опять! Хоть бы кот навстречу попался... или собака…

ВАБЛЯКИН: Кот тебе не дурак навстречу попадаться… а собака, она бы тебе показала, кто кому попался.

Тьма среди тьмы вдруг повисает над кладбищем и надо всем существующим. Взрыв тьмы озадачивает всех, даже ведьм, скандалящих о чём-то с вурдалаками. Раздаётся удар грома, наступает конец света.

РЮРИК, ВАБЛЯКИН и прочие: Наконец-то!