Глава 6. «Бля» стоит на месте

Колбаса на витрине была в магазине,
стояла на ей цена.
Цвет у её был трупный, синий,
была она сделана с пацана...
/с надрывом теперь/:
С малолеточки, с покойника,
выставлена в подоконнике!

Нонеча такое слово все в ГНИИПИ говорят,
Что покойник для живого – он учитель, друг и брат!
(Из репертуара гнииповской эстрады тоге времени)

Калистрат Миндявый был делец. Людей такого сорта интересует только чистоган. На нужды и выгоды всего человечества в целом им наплевать, хотя чаще всего именно им ясно, чего именно надлежит всему человечеству хотеть. Поэтому ясно, что руководило Калистратом, когда после пожара он добился аудиенции у Феофана и за огромную взятку исхлопотал у вождя лицензию на восстановление своего страдного детища. Вообще этот акт носил чисто символический характер, так как разговаривать с мертвецки пьяным Феофаном было бессмысленно, и даже Сеня стоял в корридоре и с тоской глядел, как гнется, упираясь в ограничитель, стрелка аппарата, измеряющего уровень государственной измены.

В течение недели кабак был восстановлен. Калистрат не пожалел затрат. Торжественная церемония открытия была назначена на шесть вечера. Всем было ясно, что дело добром не кончится. Тем не менее, повсюду неизвестно почему царили оживление и бодрость, сменившие былую тоску и отчаяние.

Задолго до назначенного часа вся именитая клиентура оказалась в сборе. Первый в длиннющей очереди стоял хвостатый мужчина. Хвостом он нервно хлестал себя по ребрам. Его одолевала жажда деятельности. Грамотный медведь пасся около кабака и в предвкушении чего-то радостно похрюкивал. Иногда он ложился на землю А и, задрав лапы Б, пил водку В прямо из горла Г.

Сумрачный, как ночь, Никита Чёрный угрюмо стоял в окружении трёх парней в бюстгальтерах. Из этого кружка порой доносились отрывистые, зловещие, хриплые слова:

– Перво-наперво Сеньку, пса гумозного...

– Ломом в череп, колуном поперёк хребта – небось не убежит...

– А потом город запалим и ко мне... спрыснуть такое надо...

Совсем в другой тональности звучали фразы, долетавшие из другого кружка, где одетый с иголочки Колька Серый вертел в руках сверкающий финач и обсуждал с профессором Жирмабешем важный вопрос.

– Вася Жареный, надо быть, тоже воскреснет.

– Уж Вася всем покажет, как гулять надо...

– Это точно, Коля. Тогда ужо им покажем.

– Друг он мне был, Степан Херыч. Помню, раз мы Поцмана в бане кипятком из шайки окатили. Умора! А Кровяшкиным, сукам гнусным, не жить!

В стане братьев Кровяшкиных тоже преобладали веселые голоса. Братья надеялись именно сегодня рассчитаться с заклятым врагом. Некоторые уповали и на сведение счётов со станом братьев Гавняшкиных – исконными супостатами кровяшкинской клики. Словом, каждый был полон надежд. В пять часов пятьдесят пять минут даже Никита Чёрный вспомнил молодость и игриво пошутил с Марьей Степановной Же, разряженной в пух и прах и сжимавшей в изящной ручке дамский колун:

– Ты, Манька, нонеча стройна, как тополь... как бы это на тебя залезть?

От тонкой остроты Марья Степановна заалелась:

– Уж вы и скажете, Никита Фомич...

– Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь! – воскликнул Никита. – Другие пущай пужаются... – добавил он мрачно, снова впадая в привычное состояние кровожадного транса.

Ничто не предвещало той страшной резни, которая вот-вот должна была начаться. В шесть часов Калистрат широким жестом распахнул двери. Сидельцы и вышибалы стали навытяжку. Оркестр грянул гнииповский гимн:

– Эх, раз, еще раз!

Так гуляют тут у нас –

гирей – в ухо,

бритвой – в брюхо,

колуном – промежду глаз!

Пихаясь локтями, чтобы занять лучшие места, высший свет расселся за столиками. Жирмабешевая полилась бочками. Гогот и рычание наполнили кабак. За какие-нибудь полчаса агенты пропили годовую норму. Хвостатый мужчина пошёл в присядку. Грамотный медведь заказал жиры с кровью – блюдо, стоившее целое состояние, но не стал есть жиры и пить кровь сразу, а принялся чего-то вычислять на покрывающей стол клеёнке. Ругань из-за стола, где восседал Никита Чёрный со своими друзьями, была слышна по всему кабаку. И вдруг...

Другой медведь, какой-то молоденький, ещё с самого начала хваставший, что он способен на всё, даже на убийство, внезапно подскочил к Марье Степановне и галантно пригласил её станцевать с ним цыганочку. Марья Степановна, польщённая вниманием куртуазного зверя, уже собралась было поднять свои телеса от стула, но внезапно опустилась назад, как подкошенная. К медведю подошёл Колька Серый. Всё стихло.

– Ты, сука млекопитающая, иди в свой зоопарк гибридов делать, – лаконично сказал Колька. – Сиди, гад, молчи! – добавил он, обращаясь к Евстигнею Кровяшкину, хотя напившийся за соседним столиком Евстигней не был в силах произнести ни единого слова.

Шкура медведя стала дыбом. Он десять секунд глядел на Кольку, а затем внятно произнёс:

– А ты чего шипишь?

– А чего мне не шипеть?

– Ну, сука!

– Сам сука, агент!

– Кто агент?

– Ты агент!

– Я агент?

В этот миг Колькин финач врезался в глав медведя. Последним усилием медведь схватил со стола пудовую кружку, и, пытаясь кинуть её в Кольку, угодил прямо в низкий лоб Никиты Чёрного. Посинев от злобы, Никита взвился на стол – стол треснул – и разразился хриплым рёвом:

– Феофан, сука, рот, нос, власть!!! Давай!!

Неистовый грохот потряс кабак. Мужчины с Никитиного столика грохнули своими гирями в черепа ближайших соседей. Каждый изо всех сил пытался причинить физический ущерб каждому. Немедленно возник пожар. В смрадном дыме стало видно, как сбитая могучим ударом чьего-то прахаря дверь слетела с петель и в открывшийся проём хлынула великая сила трупов и скелетов. С заунывным воем трупы стали требовать жалобную книгу. Гам, вой, свист и скрежет гудящего железа, хрясканье костей и хлюпанье кровавого месива смешались воедино. Надо всем царило рычание Никиты Чёрного: – Щя, сука, бля, сука, Феофана, сука!

В углу, описывая около себя сверкающий круг финачом, Колька Серый резал братьев Кровяшкиных. Братья, изрыгая непотребную ругань, по головам и телам павших упорно лезли к чемпиону. Удар неимоверной силы грянул снизу, доски пола провалились – на секунду стали видны длинные очереди в аду – и из черной дыры в кабак впрыгнул Васька Жареный.

– Псины интилигентные! – заорал национальный герой, кидаясь на братьев Кровяшкиных. – Коля, бля, пилу давай!

Аспиранты 9-ой бис, в изобилии представленные в кабаке, сбросили Кольке с Васькой двуручную пилу. Подобно врубовому комбайну, друзья пошли по залу, кося Кровяшкиных. В другом углу Никита Чёрный, держа за ножку рояль, отбивался, размахивая тяжёлым инструментом, от своры агентов.

Тут произошло нечто, на секунду понизившее активность даже Никиты Чёрного. Послышался глухой треск, затем скрежет отдираемой крыши, потолок проломился и в образовавшуюся дыру просунулась волосатая нога с восемью хищно скрюченными пальцами. Народ замер. Описав плавную кривую, нога вцепилась в профессора Прахарягина и уволокла его в отверстие. Причмокивающее чавканье послышалось на крыше.

Первым опомнился Колька Серый. Взвизгнув не своим голосом «Отдай, гад, прахаря!», Колька с новой силой ринулся на Кровяшкиных. Всё смешалось в кучу. В раскрытые окна, один за другим, стали сигать корабельные коты, около пяти тысяч. Душераздирающее мяуканье и царапанье смешались со стонами затаптываемых и раздираемых. Наконец, стены рухнули, и в то время, как с одной стороны в кабак вбежал в полном составе контингент детского сада №80, с другой въехал чудовищный медведь верхом на тщедушном гнииповце, одетом в мешок с надписью «земляничное мыло».

Грозно уставясь на дерущихся, медведь разинул пасть и рявкнул пропитым дискантом:

– На Пидерской жиры дают!

Поток людей, подхваченный сенсацией, хлынул на улицу. Там уже дралось всё ГНИИПИ. Вдали, как гора, высилась Митькина башня. Удар молнии расколол её, маленькая тень, сверкнув топором, побежала к городу. Это вышел Митька. Со стороны леса уже мчались к столице лесные люди.

Страшно было в эти дни. По улицам, где некогда царили мир и покой, и марухи лускали семячки и нюхали астры, теперь со свистом носились трупы и нечисть. В такой-то обстановке суждено было продолжиться распре Кольки Серого и братьев Кровяшкиных.